Как обычно, флафф, разврат и сопли. А вот с собственно рейтингом этого безобразия я всё никак не могу определиться. Если вдруг кто поможет — буду очень признательна.
Кстати, палюсь здесь, чтобы два раза не вставать. Вот этот беспросветный хэппи-энд с феста — мой.
Название: «Видимость приличий»
Автор: Сола
Фэндом: «Отблески Этерны»
Категория: гет
Жанр: как обычно :)
Пейринг:
Рейтинг: заблудился между эркой и энцой
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: Вилки на торжественных приёмах не падают просто так, если приёмы эти — у регента Талига и его супруги.
Дисклеймер: Персонажи — Веры Викторовны, непристойное поведение — только и исключительно персонажей. Я за них краснею, словно маки в Эпинэ, но поделать ничего не могу.
Примечание: Фик с приветом Evangelaina. С большим таким и пламенным приветом.
читать дальше
Больше всего в придворной жизни Елена ненавидела торжественные приёмы.
Торжественный приём — это необъятный шумный зал, это огромный стол, уставленный блюдами одно другого изощрённее, это целая армия до отвращения серьёзных гостей, большинство из которых только и думает, наивежливейше улыбаясь, как бы сделать собеседнику гадость. Это нестерпимая духота, это, в конце концов, бесконечно долгие минуты, постепенно становящиеся бесконечно долгими часами. Подобное времяпровождение Елена терпеть не могла ещё в Урготелле, но в Олларии — в Олларии оно стало просто невыносимым. Потому что в Урготелле на всех этих приёмах рядом не сидел человек, при одном взгляде на которого Елене хочется немедленно выставить всех вон, вцепиться в его руку и долго-долго целовать самые синие на свете глаза.
Именно поэтому она сейчас очень старается не смотреть направо: разумеется, ни для кого в Золотых Землях не секрет, что жена регента Талига влюблена в своего мужа, как распоследняя закатная кошка, но выказывать чувства на людях? Вот ещё не хватало.
По левую руку от Елены сидит Робер, рядом с ним — Марианна, и от этого принцессе становится чуточку легче. Рокэ повезло ещё больше: угол стола отделяет его от Марселя, и они то о чём-то перешёптываются с весьма загадочным видом, то тихонько посмеиваются — над скорбными минами сидящих неподалёку послов, надо полагать.
Напротив послов, почти у окна, сидит Лионель, погружённый в явно невесёлые раздумья. Его брат кажется гораздо более жизнерадостным, хотя взгляды, которые он то и дело бросает на Франческу, более чем красноречивы — и Елена не может не сочувствовать, потому что слишком хорошо понимает эти взгляды. Ведь стоит ей протянуть руку — и она дотронется до Рокэ: до его пальцев, или до плеча, или до щеки, или даже до губ. Воспоминания о прошлой ночи — о многих, многих прошлых ночах — пронизывают мелкой дрожью, обволакивают сладкой истомой, и нельзя, ни в коем случае нельзя прикрыть глаза, потому что тогда замелькают и картинки, будоражащие и совершенно непристойные. Чёрные волосы, рассыпавшиеся по обнажённым плечам, пахнущие «Дурной кровью» губы, извивающиеся, сплетающиеся тени на стенах и потолке… И его стоны ей в шею — самая лучшая на свете музыка.
…Елена дышит медленней и глубже, упрямо улыбается, кивает кому-то нагло её разглядывающему. Рокэ берёт что-то со стола — мелькает чёрный рукав камзола и белый манжет рубашки. Смеётся — теперь уже отчётливо, низко и бархатисто, — Елена вцепляется в салфетку и смотрит на блюдо с яблоками. Только на блюдо с яблоками: красными, спелыми, наверняка мягкими и сочными… В горле почти пересыхает — Елена осторожно тянется за вином, и его глоток кажется ей свинцом раскалённым. Шорох справа — и она едва не проливает это горячее, как пламя Заката, вино.
Поставить бокал ровно между тарелкой и блюдом кажется непосильной задачей, но Елена с ней справляется. Кружево корсажа щекочет грудь, тонкие прядки волос на затылке, потихоньку высвобождаясь из причёски, скользят по шее — мучительная, невыносимая пытка. Дышать почти нечем — и Елене как никогда хочется упасть в обморок. Чтобы Рокэ подхватил, унёс — и никуда не уходил больше, чтобы остался с ней, только с ней одной.
Снова шорох — и вдруг до её колена дотрагивается чья-то ладонь. Чья-то? Елена прищуривается: лишь у одного человека здесь хватит наглости совершить подобное, и человек этот — сидящий рядом с ней её супруг.
Ног сквозь тонкую ткань чулок касается прохладный воздух — ласково касается, а вот рука, уже на бедре, сжимается отнюдь не ласково — и Елена давится неслучившимся вдохом. Не смотреть, не смотреть, не смотреть направо — выражение лица у Рокэ наверняка совершенно невозмутимое, и Елена это знает, — а вот выдать себя она боится.
Пальцы Рокэ — какие горячие! — пробираются под платье и теперь медленно ласкают прикрытое чулком колено, но скоро они поднимутся выше… Внизу живота настойчивой волной бьётся желание, Елена из последних сил не кусает губы — а пальцы, пальцы действительно поднимаются выше, дразнят, скользят по внутренней стороне бедра — издеваются — проникают под ткань белья.
Ро-о-окэ!.. Елена захлёбывается стоном, почти вскриком, хочет отстраниться, отодвинуться хоть ненамного — а вместо этого подаётся вперёд, ему навстречу, едва не сбивая рукой бокал. Не зная зачем, не зная как — широко открывает глаза, вновь улыбается, будто бы всё в порядке, будто бы её не доводят сейчас до немыслимых пределов наслаждения. Она видит всё и всех — но не понимает, не может осознать, что именно видит. Вот только Марианна — она почему-то очень тепло улыбается, и Елена запоминает эту улыбку.
Влажно, горячо, резко и сильно — о да-а-а… Подол платья ползёт вниз, и сейчас это кажется ещё одной изощрённой пыткой — а Рокэ то чуть замедляется, то ускоряется вновь. Вдох, выдох — а снова вдох только через несколько секунд, иначе не успеть… Елена стискивает колени, подаётся вперёд ещё — ближе, теснее к его руке, почти насаживаясь… о-ох. Дышать, дышать, не стонать, не прикрывать глаза, не кусать губы — и по-прежнему улыбаться.
Елена неловко дёргает ладонью — задевает рукавом вилку, и она падает, оглушительно зазвенев — странно, на полу ведь ковёр… Елена не может больше, она нестерпимо хочет Рокэ сейчас — почувствовать, тоже ласкать, тоже любить, тоже доводить до исступления… Он сам виноват, в конце концов! И теперь ей наплевать на всех этих гостей: супруга Рокэ Алвы достойна своего мужа, только и всего.
Елена наклоняется за вилкой — мешает его рука, она целует запястье, осторожно отстраняет его, — и сползает на пол, едва не сдёрнув скатерть и не опрокинув, кажется, тарелку и бокал. Под столом темно — но у неё перед глазами всё плывёт, так что это неважно, — садится ощупью, устраивается поудобнее, чуть разворачивается, обхватывает ноги Рокэ, прижимается грудью к его коленям — он пытается её удержать, и Елена ловит губами его пальцы, проводит по ним языком… Тихий вздох сверху ей, должно быть, только мерещится.
Она целует его бёдра прямо сквозь плотную ткань — зная, что он всё равно чувствует эти поцелуи, — дразнит, теперь её очередь, — прикасается к нему, уже возбуждённому, и вздрагивает сама. Застёжки поддаются на удивление легко — правильно, сейчас она бы их и сломать могла, — а вот под рубашку забраться ладонями не так-то просто, но ей удаётся и это. Он горячий, он весь до невозможности горячий — и его жар передаётся ей, она нетерпеливо приспускает бельё, но целует всё равно не сразу, сначала — вокруг, а руками пока можно сжать его ладони, переплести его пальцы со своими.
А когда целует… Так нежно, тонкая кожица словно пылает под её губами, под её языком. Елена чувствует ответ Рокэ — и дрожь, и судорожное стискивание пальцев, и солоноватые капли. Она слизывает их, ласкает головку — и больше всего на свете ей хочется услышать его стон, хриплый и безудержный.
Жемчужная сетка на голове ужасно мешает, цепляясь за край скатерти, — и Рокэ смахивает на пол совершенно лишнее сейчас украшение. Теперь, наверное, даже самые слепые, глухие и невнимательные всё поймут — ну и кошки с ними!
Ритм, держать ритм… Как в музыке, как он поёт, как терзает гитару, как терзает её саму — мучает и дарит невероятное наслаждение. Пусть дрожит, пусть кусает губы, пусть сдерживает стоны — толкается ей в рот, едва сдерживаясь. Она — всегда его, а вот сейчас он её, совсем её… Она сжимает его ещё и рукой, обхватывает губами крепче, танцует языком — пляска, именно безумная пляска, с ним ведь нельзя иначе, только бесноваться, и сгорать, и возрождаться снова.
Елена чувствует, что Рокэ не продержится теперь долго — и сама от осознания этого на грани. Ещё сильнее, ещё быстрее — кажется, будто она слышит его сердце. Будто она сама — его сердце, биение крови у него в жилах. Чувствуй меня, родной мой, чувствуй…
Рокэ, Рокэ, Рокэ… Он бьётся в судорогах, сдерживаемых немыслимым усилием воли, но всё равно ощутимых, — а Елена глотает его семя. Потом она пытается отдышаться — а вставать с колен и садиться обратно за стол чудовищно не хочется. Хочется так дальше и сидеть у его ног, уткнувшись лбом ему в колено. Но вставать надо — и Елена утирает губы на всякий случай, приводит в порядок одежду — и его, и собственную… ах да, вилка. А растрёпанные волосы — это уже неважно, видимости приличий вполне достаточно за неимением собственно приличий.
Елена садится в своё кресло и улыбается — кажется, получается чересчур довольно. Она по-прежнему не смотрит на Рокэ — но точно знает, что её маленькая месть удалась.
Скорее бы ночь — или не ночь, просто остаться наедине…
Выражения лиц у гостей — в большинстве своём непередаваемые: кто-то злится на столь вопиющее, прямо-таки немыслимое нарушение этикета, кто-то силится казаться невозмутимым, но отнюдь не преуспевает в этом, кто-то сдерживает усмешку, а кто-то, удивительное дело, так ничего странного и не заметил. Робер старательно отводит глаза, Марианна, лукаво улыбаясь, смотрит то ли на Рокэ, то ли на Марселя. Елена наконец поворачивает голову направо — Марсель невозмутимо поправляет скатерть, а Рокэ… Он сейчас ещё бледнее обычного — или это только так кажется из-за горящих на щеках пятен румянца, — а лицо у него совсем спокойное. Елена любуется чеканным профилем, и Рокэ, почувствовав её взгляд, тоже смотрит на неё — в синих, как вечер за окном, глазах плещется упоительная нежность.
И приём теперь отчего-то заканчивается очень быстро.