Я верю: ищущий да обрящет; не просто верю — я знаю наверняка. (с)
Название: «Веронский триптих»
Автор: Сола
Фандом: «Ромео и Джульетта» (мюзикл)
Категория: гет
Жанр: глючный романс
Рейтинг: R
Размер: мини
Статус: наконец закончен
Дисклеймер: всё Шекспиру и создателям мюзикла. Вдохновлятор третьей части — вот это видео.
Читать глючную нецензурщину
1. Грёза
Бартоломео делла Скала, герцогу Веронскому, вновь снился очень странный сон. Он сидел за столом в библиотеке, ожидая советника, и чувствовал вдруг, что кто-то стоит у окна и пристально смотрит на него. Он оглядывался — и видел девушку, тонущую в золоте солнечных лучей. Она была удивительно красива — черноволоса, черноглаза — и удивительно грустна. Герцог точно знал — и откуда только? — что это не просто девушка. Что это — дух его города, дух Вероны.
Нежная, бледная, с цветами в волосах и в белом платье… платье окровавленном. Прекрасная — и измученная вековой враждой почтеннейших семейств. Почтеннейших глупцов… Невинная — и одновременно порочная, совсем юная — и такая древняя, сколько же ей нынче столетий? Сколько рождений и смертей видели эти огромные глаза, скольким влюблённым они сияли, по скольким несчастным плакали? Скольких спасла, скольких убила эта тоненькая, волшебная девочка? Девочка — и старуха…
Герцог цепенел — не мог встать и подойти, обнять, утешить. Не мог произнести ни слова — не мог пообещать помочь. Замирало даже сердце — сердце, никогда по-настоящему не принадлежавшее ни одной женщине. А девушка — Верона, его Верона, — смотрела нежно и печально, в глубине дивных глаз плескался упрёк.
Иногда она глядела гневно, едва ли не с ненавистью. Иногда — зовуще, сладострастно, простирала тонкие руки, запрокидывала голову, и тогда пряди волос щекотали точёную шею. В такие ночи герцог просыпался, чувствуя невыносимый жар, и отправлялся к женщинам — женщинам, которые не могли этот жар утолить.
Она жестока, его вотчина, его госпожа. Но виновата в этом не она, о нет, — виноваты люди, и только они. Люди, калечащие, убивающие друг друга, обагряющие улицы нестерпимо алой кровью. Люди — не ценящие жизнь, не видящие прекрасного… Они получают ровно то, чего хотят, чего заслуживают. Глупцы, какие же глупцы! А Верона — она жестока, конечно, но она ещё и справедлива.
Город — узкие улочки, залитые солнцем площади, черепица на крышах, брызги фонтанов и воркующие голуби. Девушка — хрупкая, изящная, таинственная, знакомая с детства, та, которую он всегда защищал, сколько себя помнит, о которой пёкся превыше любых других забот и мечтаний. Верона… Любовь Бартоломео делла Скала, единственная и вечная.
…Герцог просыпается: сердце больно колотится о рёбра — почти невозможно дышать. Ночь синей вуалью окутывает комнату, из приоткрытого окна тянет прохладой… На плечо ложится тёплая женская ладонь.
2. Встреча
Летняя ночь за окном сияет, как великолепнейшая сталь, звёзды отплясывают по небу свой многоцветный лихой карнавал. Его дворец объят пламенем — или ему только чудится? Пламя — адское ли, ангельское? А ласковые чёрные глаза так близко — протяни руку, и длинные ресницы скользнут по ладони хрупкой бабочкой, — что же это: морок, дивное видение? Благословенный дар небес, вечное проклятие безумия?
Её пальцы нежные и тёплые, как весенний дождь, как мягкое прикосновение солнца к обнажённой коже. Её губы алые и влажные — как горячее биение крови, как лихорадочный стук сердца у него в груди. Её голос — как пение птиц в розовый рассвет, её глаза — конец одиночеству и обещание любви, её окровавленное платье скользит по белоснежным плечам, её волосы окутывают дурманящим облаком, её запах — цветочный запах ребёнка, пряный аромат женского желания…
Верона. Его Верона. Его возлюбленная, его невеста, его супруга. Сколько бы вёсен она ни видела — только его.
Бартоломео делла Скала, герцог Веронский, никогда прежде не пил с девичьих губ столь сладких поцелуев.
Её ладонь — в его ладони, тонкие ледяные пальчики только и ждали, чтобы он согрел их своим дыханием. Её шея — хрупкий лилейный лепесток, расцветающий кровавыми пятнами, но ночная гостья только смеётся — смеётся своим ласковым рассветным голоском. Её грудь — для его восхищённых глаз безупречный фарфор, для его жадных губ — гладкий, тёплый шёлк, невинный, не раскрывшийся ещё бутон.
Она дрожит — словно замёрзла, словно никогда не знала ничего, кроме холода, она дрожит — и тянётся к его рукам, прячется в его объятиях, она дрожит — в глазах и страх, и смех, и ласка, и тайна, и неверные отблески свечей, и его собственное шалое отражение. Она стонет — когда он щекочет языком её нежные розовые соски, она стонет — когда он сцеловывает терпкую влагу с её лона, она стонет — как мечту заветную, вышёптывает его имя, зовёт отчаянно — единственную свою надежду, умоляюще — единственную свою любовь. Она судорожно ловит его руку, она до крови вцепляется в его плечи, она жаждет отдаться ему, она жаждет раствориться в нём, она жаждет его — на единственную ночь или на пару вечностей? Она почти хохочет, она едва не плачет, она выпевает сокровенное признание, она превращает тихое полнолуние в небывалый, сумасшедший звёздный закат. Алое пляшет вокруг них, алое стенает и улыбается сквозь слёзы — опаляет жарче самого неистового костра.
Она обвивает его своими белыми ножками тесно, бесстыдно, сладострастно — и чуть вскрикивает от неизбежной девичьей боли в то мгновение, когда он делает её своей.
Она — как вода, как огонь, как закат, как рассвет, она — бесплотная сказка, на краткую летнюю ночь ставшая явью, она — страстная женщина, уже женщина, его женщина из плоти и крови. Она дрожит, и стонет, и извивается в его руках обезумевшей кошкой, она шепчет ему странные, желанные слова — про себя, про него, про то, как страдала, как не верила, как ждала чуда — она, незримое привидение, древний дух древнего города. Ждала — и дождалась, и в любви его обрела плоть, и останется теперь с ним, а после, на излёте его жизни, — уведёт туда, где нет и не может быть места разлукам.
Она целует глубоко, она пьёт его душу, отдавая взамен свою. Он никак не может насытиться ею — но звёзды уже бледнеют на востоке, разгорается розовым маревом заря. Если она сон, если она морок — то исчезнуть ей с первым солнечным лучом, а ему — проснуться, и дышать без неё, и жить без неё — ради неё много долгих, мучительных лет. Если она всего лишь подаренное ночью наваждение — ему совсем не хочется просыпаться.
Бартоломео делла Скала почти зло прижимает к себе Верону, свою Верону, — и больше, чем кар небесных, боится растекающегося по миру рассвета. А желание — так невовремя! — вновь наполняет кровь густым, нестерпимым жаром.
…И сокровенное золото проснувшегося солнца вспыхивает наконец в её восхитительных глазах:
— Я не уйду.
3. Схватка
Лицо противника прячется в тени чёрного капюшона, но играет он белыми фигурами. Белый — цвет чистоты, мудрости и безразличия. Противник чист, мудр и безразличен. Белые ходят первыми.
О да, этот противник всегда на шаг впереди. Холодный, равнодушный, неуязвимый белый король. Обречённый на поражение в той игре, что они ведут, — своим безразличием обречённый. Заранее проигравший, но не знающий об этом — бывало ли такое прежде с господином и вершителем судеб? Бартоломео делла Скала, герцогу Веронскому, чрезвычайно льстит мысль, что едва ли.
Безразличие — самая надёжная броня. Но ей не устоять перед натиском и пожаром чужой любви.
Любовь белому королю неведома, как неведомо морским глубинам сиянье звёзд в небесах. Неведомы безрассудное пламя в сердце, нежный шёпот в ночной тиши, вкус спелой вишни на женских губах — один только блеск закалённого страстью кинжала, рассекающего в кровавые ошмётки тела, души и судьбы. Белый король лишь кажется человеческим существом — и тому, кто человеком останется, никогда не одержать победы. Что ж — тогда он не человек больше, он забудет своё имя и живой перестук в груди, он облачится в тяжкую, холодную сталь ярости — ярости, которой не пробить даже его всесильному противнику.
Белая королева лживым призраком скользит по огромному залу — улыбается, выгибается, дразнит и манит. Она красива холодной, совершенной красотой — и она ещё чище, мудрее и безразличнее своего короля. Они неразлучны с начала времён — не потому ли Смерть столь часто жаждет других мужчин? Вот и сейчас она пляшет, пляшет распутно, как трактирная девка, — мечтая соблазнить, а на деле отталкивая.
Герцог совсем не боится — Смерти нет, есть лишь женщина, которой он интересен. Она тоже — его оружие теперь. Сумасшедший вихрь её танца заметает следы другой — той, которой не должно быть здесь, той, которая здесь неотлучно: в мыслях герцога, в его сердце. Чёрной королевы.
Причины дуэли. Вероны, вновь истекающей кровью.
Алое рвётся изнутри — рвётся осветить, пронзить, разнести вдребезги это проклятое чёрно-белое место. Чёрно-белые клетки поля, чёрный плащ белого короля, его слепые белые глаза, чёрные цветы в руках белой королевы. Выточенные из слоновой кости фигуры — нет, не фигуры теперь, а живые, страстные, потерянные люди. Одни — чёрные, другие — белые, а поле под ними вот-вот утонет в красном.
Нет, не утонет — он не допустит этого, не позволит свершиться очередному акту кровавой драмы. Он дважды клялся защищать свою королеву: приняв герцогскую корону и преклонив колени у алтаря, — и сегодня раз и навсегда сдержит свою клятву.
Он — холодное, бесчувственное изваяние сейчас, карий взгляд — как острый меч наизготовку. Он небрежно обращается к противнику, он превесело шутит и сам же смеётся над собственными словами. Он уверенно ведёт свою игру, он посылает улыбку за улыбкой белой королеве, он не пожертвовал ещё ни одной фигурой, и дальше ни за что не пожертвует. Он сжимает очередную пешку в руке, словно чью-то ладонь, чувствуя живое тепло даже сквозь чёрный бархат перчаток — перчаток, которые ни в коем случае нельзя снимать.
Он просчитал своего противника, он выиграет эту партию, этот поединок, эту войну — он покончит наконец с вековым безумием. Он знает как.
Придержать чёрного коня, вывести его из-под удара белого — противник умён и предстоящую комбинацию замаскировал прекрасно, но теперь она разгадана. Честной победы уже не одержать — но есть и иное средство. Чужая королева, ставшая человеком ради своего короля.
Сердце стучит и разрывается алым, в потоке солнечных лучей — её силуэт. Пальцы подрагивают, прикасаясь к стонущим, живым фигурам. Алое вот-вот выплеснется наружу, затопит поле — и тогда конец всему.
Нет. Им не узнать и не использовать, не напиться алым, не согреться в чужом пламени и не украсть его. Нет никакой королевы. Есть лишь город, преисполненный страданий. Безразличие — самая надёжная броня. Особенно надетая поверх собственной неистовой любви.
Шах.
Нельзя украсть то, чего нет. Нельзя убить не облекшееся жизнью. Нельзя использовать то, что оказалось лишь выдумкой, фантазией в горячечном бреду. Герцог насмешливо щурит глаза и лениво поглаживает тёплые фигурки.
Шах.
Его противник приподнимает брови и откидывает с головы капюшон. Белое вокруг слепит, чёрное — мрак беззвёздной ночи. И никаких иных цветов, как бы ни изгибалась в пляске холодная королева.
Шах.
Алое тлеет в глубине сердца, алое не верит само в себя, алое почти хочет погаснуть — но погаснуть не в его власти, и ни в чьей иной.
Шах и мат.
Противник кланяется издевательски, его королева швыряет на чёрно-белый пол измученные танцем цветы. Всё кончено — но какова теперь правда, что промелькнёт во вновь разгорающемся пламени? Вкус победы окажется отравлен изрядной горечью, если белые цветы в чёрных волосах существовали лишь в его долгом, лихорадочном, иссушающем сне.
Ласковый, призрачный смех за спиной — и алое бьётся, взрывается, беснуется внутри, и пляшут искры в глубине зрачков, и он сжимает пальцами виски, прикрывает глаза, а на внутренней стороне пылающих век — его победа, его люди, его город… его женщина?
Бартоломео делла Скала, герцог Веронский, до боли стискивает в ладони гладкую чёрную фигурку — перед тем, как нарочито медленным, ленивым, отточенным движением стянуть перчатки. Он подносит руку к своим почти больным, своим почти безумным глазам — и тонкий белый силуэт отражается в золотом блеске кольца.
Автор: Сола
Фандом: «Ромео и Джульетта» (мюзикл)
Категория: гет
Жанр: глючный романс
Рейтинг: R
Размер: мини
Статус: наконец закончен
Дисклеймер: всё Шекспиру и создателям мюзикла. Вдохновлятор третьей части — вот это видео.
Читать глючную нецензурщину
1. Грёза
Бартоломео делла Скала, герцогу Веронскому, вновь снился очень странный сон. Он сидел за столом в библиотеке, ожидая советника, и чувствовал вдруг, что кто-то стоит у окна и пристально смотрит на него. Он оглядывался — и видел девушку, тонущую в золоте солнечных лучей. Она была удивительно красива — черноволоса, черноглаза — и удивительно грустна. Герцог точно знал — и откуда только? — что это не просто девушка. Что это — дух его города, дух Вероны.
Нежная, бледная, с цветами в волосах и в белом платье… платье окровавленном. Прекрасная — и измученная вековой враждой почтеннейших семейств. Почтеннейших глупцов… Невинная — и одновременно порочная, совсем юная — и такая древняя, сколько же ей нынче столетий? Сколько рождений и смертей видели эти огромные глаза, скольким влюблённым они сияли, по скольким несчастным плакали? Скольких спасла, скольких убила эта тоненькая, волшебная девочка? Девочка — и старуха…
Герцог цепенел — не мог встать и подойти, обнять, утешить. Не мог произнести ни слова — не мог пообещать помочь. Замирало даже сердце — сердце, никогда по-настоящему не принадлежавшее ни одной женщине. А девушка — Верона, его Верона, — смотрела нежно и печально, в глубине дивных глаз плескался упрёк.
Иногда она глядела гневно, едва ли не с ненавистью. Иногда — зовуще, сладострастно, простирала тонкие руки, запрокидывала голову, и тогда пряди волос щекотали точёную шею. В такие ночи герцог просыпался, чувствуя невыносимый жар, и отправлялся к женщинам — женщинам, которые не могли этот жар утолить.
Она жестока, его вотчина, его госпожа. Но виновата в этом не она, о нет, — виноваты люди, и только они. Люди, калечащие, убивающие друг друга, обагряющие улицы нестерпимо алой кровью. Люди — не ценящие жизнь, не видящие прекрасного… Они получают ровно то, чего хотят, чего заслуживают. Глупцы, какие же глупцы! А Верона — она жестока, конечно, но она ещё и справедлива.
Город — узкие улочки, залитые солнцем площади, черепица на крышах, брызги фонтанов и воркующие голуби. Девушка — хрупкая, изящная, таинственная, знакомая с детства, та, которую он всегда защищал, сколько себя помнит, о которой пёкся превыше любых других забот и мечтаний. Верона… Любовь Бартоломео делла Скала, единственная и вечная.
…Герцог просыпается: сердце больно колотится о рёбра — почти невозможно дышать. Ночь синей вуалью окутывает комнату, из приоткрытого окна тянет прохладой… На плечо ложится тёплая женская ладонь.
19.06.2011
2. Встреча
Летняя ночь за окном сияет, как великолепнейшая сталь, звёзды отплясывают по небу свой многоцветный лихой карнавал. Его дворец объят пламенем — или ему только чудится? Пламя — адское ли, ангельское? А ласковые чёрные глаза так близко — протяни руку, и длинные ресницы скользнут по ладони хрупкой бабочкой, — что же это: морок, дивное видение? Благословенный дар небес, вечное проклятие безумия?
Её пальцы нежные и тёплые, как весенний дождь, как мягкое прикосновение солнца к обнажённой коже. Её губы алые и влажные — как горячее биение крови, как лихорадочный стук сердца у него в груди. Её голос — как пение птиц в розовый рассвет, её глаза — конец одиночеству и обещание любви, её окровавленное платье скользит по белоснежным плечам, её волосы окутывают дурманящим облаком, её запах — цветочный запах ребёнка, пряный аромат женского желания…
Верона. Его Верона. Его возлюбленная, его невеста, его супруга. Сколько бы вёсен она ни видела — только его.
Бартоломео делла Скала, герцог Веронский, никогда прежде не пил с девичьих губ столь сладких поцелуев.
Её ладонь — в его ладони, тонкие ледяные пальчики только и ждали, чтобы он согрел их своим дыханием. Её шея — хрупкий лилейный лепесток, расцветающий кровавыми пятнами, но ночная гостья только смеётся — смеётся своим ласковым рассветным голоском. Её грудь — для его восхищённых глаз безупречный фарфор, для его жадных губ — гладкий, тёплый шёлк, невинный, не раскрывшийся ещё бутон.
Она дрожит — словно замёрзла, словно никогда не знала ничего, кроме холода, она дрожит — и тянётся к его рукам, прячется в его объятиях, она дрожит — в глазах и страх, и смех, и ласка, и тайна, и неверные отблески свечей, и его собственное шалое отражение. Она стонет — когда он щекочет языком её нежные розовые соски, она стонет — когда он сцеловывает терпкую влагу с её лона, она стонет — как мечту заветную, вышёптывает его имя, зовёт отчаянно — единственную свою надежду, умоляюще — единственную свою любовь. Она судорожно ловит его руку, она до крови вцепляется в его плечи, она жаждет отдаться ему, она жаждет раствориться в нём, она жаждет его — на единственную ночь или на пару вечностей? Она почти хохочет, она едва не плачет, она выпевает сокровенное признание, она превращает тихое полнолуние в небывалый, сумасшедший звёздный закат. Алое пляшет вокруг них, алое стенает и улыбается сквозь слёзы — опаляет жарче самого неистового костра.
Она обвивает его своими белыми ножками тесно, бесстыдно, сладострастно — и чуть вскрикивает от неизбежной девичьей боли в то мгновение, когда он делает её своей.
Она — как вода, как огонь, как закат, как рассвет, она — бесплотная сказка, на краткую летнюю ночь ставшая явью, она — страстная женщина, уже женщина, его женщина из плоти и крови. Она дрожит, и стонет, и извивается в его руках обезумевшей кошкой, она шепчет ему странные, желанные слова — про себя, про него, про то, как страдала, как не верила, как ждала чуда — она, незримое привидение, древний дух древнего города. Ждала — и дождалась, и в любви его обрела плоть, и останется теперь с ним, а после, на излёте его жизни, — уведёт туда, где нет и не может быть места разлукам.
Она целует глубоко, она пьёт его душу, отдавая взамен свою. Он никак не может насытиться ею — но звёзды уже бледнеют на востоке, разгорается розовым маревом заря. Если она сон, если она морок — то исчезнуть ей с первым солнечным лучом, а ему — проснуться, и дышать без неё, и жить без неё — ради неё много долгих, мучительных лет. Если она всего лишь подаренное ночью наваждение — ему совсем не хочется просыпаться.
Бартоломео делла Скала почти зло прижимает к себе Верону, свою Верону, — и больше, чем кар небесных, боится растекающегося по миру рассвета. А желание — так невовремя! — вновь наполняет кровь густым, нестерпимым жаром.
…И сокровенное золото проснувшегося солнца вспыхивает наконец в её восхитительных глазах:
— Я не уйду.
24.02.2012
3. Схватка
Лицо противника прячется в тени чёрного капюшона, но играет он белыми фигурами. Белый — цвет чистоты, мудрости и безразличия. Противник чист, мудр и безразличен. Белые ходят первыми.
О да, этот противник всегда на шаг впереди. Холодный, равнодушный, неуязвимый белый король. Обречённый на поражение в той игре, что они ведут, — своим безразличием обречённый. Заранее проигравший, но не знающий об этом — бывало ли такое прежде с господином и вершителем судеб? Бартоломео делла Скала, герцогу Веронскому, чрезвычайно льстит мысль, что едва ли.
Безразличие — самая надёжная броня. Но ей не устоять перед натиском и пожаром чужой любви.
Любовь белому королю неведома, как неведомо морским глубинам сиянье звёзд в небесах. Неведомы безрассудное пламя в сердце, нежный шёпот в ночной тиши, вкус спелой вишни на женских губах — один только блеск закалённого страстью кинжала, рассекающего в кровавые ошмётки тела, души и судьбы. Белый король лишь кажется человеческим существом — и тому, кто человеком останется, никогда не одержать победы. Что ж — тогда он не человек больше, он забудет своё имя и живой перестук в груди, он облачится в тяжкую, холодную сталь ярости — ярости, которой не пробить даже его всесильному противнику.
Белая королева лживым призраком скользит по огромному залу — улыбается, выгибается, дразнит и манит. Она красива холодной, совершенной красотой — и она ещё чище, мудрее и безразличнее своего короля. Они неразлучны с начала времён — не потому ли Смерть столь часто жаждет других мужчин? Вот и сейчас она пляшет, пляшет распутно, как трактирная девка, — мечтая соблазнить, а на деле отталкивая.
Герцог совсем не боится — Смерти нет, есть лишь женщина, которой он интересен. Она тоже — его оружие теперь. Сумасшедший вихрь её танца заметает следы другой — той, которой не должно быть здесь, той, которая здесь неотлучно: в мыслях герцога, в его сердце. Чёрной королевы.
Причины дуэли. Вероны, вновь истекающей кровью.
Алое рвётся изнутри — рвётся осветить, пронзить, разнести вдребезги это проклятое чёрно-белое место. Чёрно-белые клетки поля, чёрный плащ белого короля, его слепые белые глаза, чёрные цветы в руках белой королевы. Выточенные из слоновой кости фигуры — нет, не фигуры теперь, а живые, страстные, потерянные люди. Одни — чёрные, другие — белые, а поле под ними вот-вот утонет в красном.
Нет, не утонет — он не допустит этого, не позволит свершиться очередному акту кровавой драмы. Он дважды клялся защищать свою королеву: приняв герцогскую корону и преклонив колени у алтаря, — и сегодня раз и навсегда сдержит свою клятву.
Он — холодное, бесчувственное изваяние сейчас, карий взгляд — как острый меч наизготовку. Он небрежно обращается к противнику, он превесело шутит и сам же смеётся над собственными словами. Он уверенно ведёт свою игру, он посылает улыбку за улыбкой белой королеве, он не пожертвовал ещё ни одной фигурой, и дальше ни за что не пожертвует. Он сжимает очередную пешку в руке, словно чью-то ладонь, чувствуя живое тепло даже сквозь чёрный бархат перчаток — перчаток, которые ни в коем случае нельзя снимать.
Он просчитал своего противника, он выиграет эту партию, этот поединок, эту войну — он покончит наконец с вековым безумием. Он знает как.
Придержать чёрного коня, вывести его из-под удара белого — противник умён и предстоящую комбинацию замаскировал прекрасно, но теперь она разгадана. Честной победы уже не одержать — но есть и иное средство. Чужая королева, ставшая человеком ради своего короля.
Сердце стучит и разрывается алым, в потоке солнечных лучей — её силуэт. Пальцы подрагивают, прикасаясь к стонущим, живым фигурам. Алое вот-вот выплеснется наружу, затопит поле — и тогда конец всему.
Нет. Им не узнать и не использовать, не напиться алым, не согреться в чужом пламени и не украсть его. Нет никакой королевы. Есть лишь город, преисполненный страданий. Безразличие — самая надёжная броня. Особенно надетая поверх собственной неистовой любви.
Шах.
Нельзя украсть то, чего нет. Нельзя убить не облекшееся жизнью. Нельзя использовать то, что оказалось лишь выдумкой, фантазией в горячечном бреду. Герцог насмешливо щурит глаза и лениво поглаживает тёплые фигурки.
Шах.
Его противник приподнимает брови и откидывает с головы капюшон. Белое вокруг слепит, чёрное — мрак беззвёздной ночи. И никаких иных цветов, как бы ни изгибалась в пляске холодная королева.
Шах.
Алое тлеет в глубине сердца, алое не верит само в себя, алое почти хочет погаснуть — но погаснуть не в его власти, и ни в чьей иной.
Шах и мат.
Противник кланяется издевательски, его королева швыряет на чёрно-белый пол измученные танцем цветы. Всё кончено — но какова теперь правда, что промелькнёт во вновь разгорающемся пламени? Вкус победы окажется отравлен изрядной горечью, если белые цветы в чёрных волосах существовали лишь в его долгом, лихорадочном, иссушающем сне.
Ласковый, призрачный смех за спиной — и алое бьётся, взрывается, беснуется внутри, и пляшут искры в глубине зрачков, и он сжимает пальцами виски, прикрывает глаза, а на внутренней стороне пылающих век — его победа, его люди, его город… его женщина?
Бартоломео делла Скала, герцог Веронский, до боли стискивает в ладони гладкую чёрную фигурку — перед тем, как нарочито медленным, ленивым, отточенным движением стянуть перчатки. Он подносит руку к своим почти больным, своим почти безумным глазам — и тонкий белый силуэт отражается в золотом блеске кольца.
17–18.07.2012
Конец
@музыка: а догадайтесь)
@настроение: уффф
@темы: мюзиклы, видео, шипперское, творчество, музыка, фанфики, Ромео и Джульетта
-
-
13.08.2012 в 09:00-
-
13.08.2012 в 10:19-
-
13.08.2012 в 10:55-
-
13.08.2012 в 11:00-
-
13.08.2012 в 12:54Жанна
-
-
13.08.2012 в 14:19какое оно белоинтуитское
Я тебе уже не раз говорила, что больше всего люблю у тебя именно эту историю, а теперь, с третьей частью — еще больше люблю. Шахматная партия крышесносна, Белый Король и Белая Королева —
-
-
14.08.2012 в 08:52Спасибо, Снежка.
Аким.
-
-
14.08.2012 в 09:03-
-
14.08.2012 в 23:34Только это… Здешняя история — мой грандиозный глюк по мюзиклу, к книге вообще отношения никакого не имеет.
А ты уже в Москве, да?
rat_mistle, спасибо, дорогая!
Хочу, хочу, хочу твой росточек истории, ну вот ыыы.
akim239, о, вот за «филигранно» — особенное спасибо.
DarkLordEsti, мр, я так рада, что тебе понравилось!
-
-
15.08.2012 в 10:59Ага, я в Москве до 22. Мне можно писать, мне можно звонить, меня можно вытаскивать, ибо увидеться я хочу)